КОНЦЕПЦИЯ
Я чаще работаю с живописью, иногда с графикой. Моя фигуративная живопись – это поэтика пространства, которая представляется мне метафорой мистического контакта моей личности и акта сотворения или художества. Я использую монохромные черно-белые цвета. Я создаю живопись, но которая словно «притворятся» фотографическим изображением. Свой художественный метод я выстраиваю на том, что моя «живописная фотография» становится неким порталом, которому дана таинственная и божественная сила символически воскрешать мертвых, делать возможным возвращение тел от смерти к жизни, восстанавливать то, что уничтожено временем, поворачивать вспять его течение. Я умышленно нарушаю логику художественных материалов, выбирая исключительно живопись, но сдвигаю ее границы, помещая в центр почти фотографическое, подсмотренное, случайное событие. Сюжет моих работ – отправная точка нескончаемого и трудного возвращения, фактически миф о вечном возвращении. Это история про бесконечный подъем оттуда откуда ты пришел, где ты словно был когда-то давно: подъем времени, подъем от смерти к жизни и от видимостей к сущности. Так в моих работах проступает тема ложных воспоминаний и я потаюсь открыть в завершенном настоящем его прошлое, запутать следы, перепутать воспоминания и восприятия, противопоставить миры созданного мною прошлого отчуждению повседневности.
МАТЕРИАЛЫ
Холст, масло, бумага, картон, тушь, гелевая ручка, уголь, мел, пастель сухая и масляная, карандаши.
ТЕМА
В центре моего акта живописи – память, биполярная сущность фотографии, призраки того, что действительно было или не было, забвение, ложные воспоминания, фантомные боли, колонизация культуры, современное перепроизводство образов, трансформация художественных и человеческих ценностей. Я работаю через присвоение и трансформацию реальности, делаю ее своей или под себя. Меня волнует тема времени в его философском измерении, как бесконечно движущийся образ вечности и те драматические узлы, которые возникают в пространстве постистории, его мифология. Также меня затрагивают процессы национальной идентичности через морфологию русской сказки, легенды, фольклор, тайные общества, неофициальную культуру России.
Я вижу, что колебания человеческой личности порой приводят к неожиданным результатам. Я понимаю, что человеческое «я» не может быть автономным. В каждом человеческом существе есть проявление то божественной, то демонической сущности. В какой-то момент истории возникает нечто, причина, которая, побеждая время, становится судьбой и, имея неограниченную власть стихии, способна повлиять на страны и целые поколения. Таким образом меня интересует Россия и, как территория прошлого, и как культурный проект будущего. И я часто думаю о том, что мы лишь проекция существующего пейзажа и что ландшафт влияет на формирование индивидуальной и коллективной души человека.
ВЛИЯНИЕ
Я чувствую связь с рядом художников и направлений в живописи. Мне близок Даниэль Рихтер тем, как он работает со светом и какую роль он играет в его произведениях, а также тем, что он, как и я, помещает свои образы в новый контекст фантастического и вневременного, словно мы видим похожие сны. Исторически я бы связала свои живописные «видения», может быть, на уровне смутных воспоминаний с миром образов Марка Шагала и Билибина. И, конечно, больше всего на мою живопись оказала влияние мироощущение московской мистической школы – скорее через вторжение в область деформации повседневности и бытового реализма. Тут я бы хотела связать себя с Пятницким, Рогинским, Свешниковым, Шинкаревым, Ковенацким и другими.
РЕЦЕНЗИИ
Животов Г.В. На разломе эпох.
У Николая Заболоцкого есть строки:
Любите живопись, поэты!
Лишь ей, единственной, дано
Души изменчивой приметы
Переносить на полотно.
Я бы немножко переделал и сказал так: «Полюбите, художники, поэтов!». Сегодня художники разбились на какие-то странные группы, секции, подсекции. Эти ниши – следствие безумного распада, что случился в последние десятилетия. И в изобразительное искусство активно пришли люди, которые видят жизнь через своё мировоззрение, чувства, интеллект. К таким людям относится Полина Болотова.
Полина не из художественной сферы, в изобразительном искусстве она недавно. Но за несколько лет Полина написала ряд жемчужных небольших холстов. Я это называю живописью, несмотря на то, что употребляется одна чёрная краска, которая из себя выявляет многообразие и изысканность тонких работ. Я вижу удивительное умение и желание простыми средствами сделать такие интересные небольшие холсты.
В картинах Полины – страстное желание выразить себя, свой мир через какие-то аллюзии, через лёгкий сюрреализм, который проникает в жанр.
Важно то, что само время, раскол двух эпох, Полина пытается выразить своими средствами. Её литературность даёт почву для живописи, но совсем по-другому, нежели у «профессионалов», которые хлопают глазами и рисуют пейзажи. А когда помимо самого пейзажа есть ещё идея, сверхощущение – это принципиально важно. К такому выводу прихожу я, человек, который сорок лет преподаёт и ежедневно сталкивается и с коллегами-художниками, и со студентами.
Моя мечта – возрождение жанра. Жанр – это когда художник видит сюжеты из жизни – вот кафе, вот метро.
Интересно, когда среда обитания становится плёнкой или стеклом, за которым просматриваются сны, воспоминания, некий сверхсмысл предмета.
В Полине я вижу очень живое явление. Её жанр очень своеобразен. Он несёт гигантский пласт разных художников, в него неожиданно вплетается такой лёгкий сюрреализм, то есть сверхреализм. Другое дело, что она, конечно, упряма, она отстаивает свои чёрно-бело-серые оттенки, может быть, иногда впадает в этакий модерн, но и достигает очень интересных результатов. Мне нравится, когда бытовой жанр неожиданно освещается у неё каким-то таинственным внутренним светом, когда наблюдение оборачивается оригинальным прочтением.
Меняются эпохи, с ними меняется искусство, как бы ни упирался художник. Да, художник футуристически предполагает какой-то мир, возводит воздушные замки. Потом приходит реальность, которая всё сметает и начинается строительство этой реальности. Отсюда мой любимый тезис, что история искусства есть история заказчика. Он меняет, как говорится, карту искусства.
Недавно я вдруг осознал, что Гойя – наш современник, просто он принадлежит другому времени, другому заказчику. Гойя – художник разлома эпох – начало XIX века, наполеоновские войны, трон и страна в упадке. А есть Веласкес – академичный и прекрасный, венчающий собой расцвет империи. И Гойя, и Веласкес – прекрасны. Институты, академии, школы – это всё хорошо и необходимо. Но мы сейчас живём в эпоху не школ, а откровений. И тип художника, который являет собой Гойя, для нас сейчас актуальнее и живее.
Я повторяю – живописцы, полюбите поэтов. Художники рождаются как чудо, явление, которое ничем нельзя измерить. Как бы Министерство культуры не планировало какое-то число художников, музыкантов или писателей, ничего из этого не получится. Они или есть, или их нет.
Геннадий ЖИВОТОВ, заслуженный художник России |